Трое из ларца и Змей Калиныч в придачу - Страница 57

– Вдругорядь идти будешь, две монеты неси, – предупредил он. – Ибо должон.

Дед развернулся и поковылял сквозь туман, который тут же начал растворяться. Вместе с ним старик и пропал. Ни имени своего не оставил, ни попрощался. Странный он какой-то!

Вместе с туманом пропал не только таинственный старик, но еще и темень. Я стоял в том месте, куда вывела меня мавка. Лучи солнца скользили по листве, только уже с другой стороны. Вечер? Так быстро? А кто это стоит ко мне спиной, сгорбившись, как столетняя старуха?

– Устина, – тихо позвал я.

Мавка вздрогнула, резко повернулась всем телом, заломила руки и молнией метнулась ко мне, чуть с ног не сбила, шальная. Она дрожащими руками приняла у меня ребенка, шепча одно и то же:

– Доченька, доченька моя.

Девочка оставила, наконец, мой палец, потянулась ручонками к маме, заулыбалась пуще прежнего, заагукала, запузырила ротиком. Милашка какая!

Чтобы не мешать, я отошел в сторонку, присел возле рюкзака, пытаясь унять дрожь в коленках. Только теперь до меня дошло, сколько силушек богатырских отнял этот переход. Такое впечатление, что дед у меня не каплю, а литра три крови забрал. Или это тропа все силы высосала?

Додумать эту мысль я не успел.

Провалился в сон.

ГЛАВА 18

Знаете, было довольно интересно наблюдать, как Устина нянчила свою дочь. Хотя, с другой стороны, ничего необычного в этом не было, разве что ребенок рос очень быстро, буквально на глазах, а мать при этом совсем не кормила ее. Наверное, сказочные сущности питаются совсем не так, как живые люди. Нам на занятиях об этом что-то рассказывали, только вот из моей головы выветрилось все. Или не попадало совсем.

Мы сидели на берегу все той же реки, в которой мавка выловила меня. Ее дочь уже начала делать первые шаги, неуклюже спотыкаясь и шлепаясь на попку. Устина счастливо улыбалась, всякий раз помогая ей подняться. Она соорудила для девочки платьице из трав и цветов, и теперь казалось, что по земле топает букет, из которого торчат ручки, ножки и милая головка с длинными волосиками. Ночь выдалась теплой и звездной. Огромный диск луны пронизывал своими лучами листву, так что весь мир становился каким-то призрачным, почти нереальным. Где-то в стороне от нас неизвестные певуньи в три голоса выводили песню, доселе мной не слыханную. Красиво так выводили, профессионально.

– Кто это поет? – спросил я, когда наступила очередная пауза. Нужно было спрашивать о главном, а мне не хотелось, так было хорошо сидеть в хорошей компании под луной. Устал, наверное.

– Русалки, – ответила Устина, качая на коленях малышку. – Скоро пожалуют в гости, на дочурку мою полюбоваться.

– И как думаешь ее назвать?

– Не знаю. Пусть водяной имя ей наречет.

– Почему он?

– Тебе нельзя, – виновато улыбнулась мавка. – Если человек имя потерчате наречет, оно тогда превратится в ангелочка.

– Разве это плохо?

– Не знаю. Только после этого я больше никогда доченьку не увижу. Не положено нам будет встречаться. А так через восемь лет она превратится в мавку, и мы всегда будем вместе.

– Думаешь, для ребенка так будет лучше?

– Я еще не думала над этим.

Повисла пауза. Мне нужно было задать несколько неудобных вопросов, но Устина так радовалась, так играла с девочкой, что мне стало неловко прерывать идиллию.

– Не томи себя, – мавка вроде бы и не смотрела на меня, а читала, не хуже открытой книги. – Спрашивай, что хотел.

– Я про старика, который нас пропускать не хотел без платы, – отважился, наконец, я. – Кто он?

– Страж тропы. Митником кличут. Прости, про плату не сказала. Как-то неожиданно встретились мы, вот я и растерялась.

– А почему он потребовал отдать жизнь, но взял всего пару капель крови?

– Разве в твоем Мире не знают, что кровь – это и есть жизнь? В ней, крови-то, есть все: и сила людская, и слабость. Она и расскажет о своем хозяине, и дорожку к нему проложит.

– То есть, кровь – универсальный носитель информации о своем хозяине? Ты это хочешь сказать?

– Слова-то у тебя какие-то мудреные, богатырь, – усмехнулась Устина. – Вроде и по-русски речь держишь, а все непонятно как-то, тарабарщина одна получается. Может, ты и прав. Токмо многие черные маги, особливо раньше, большую часть заклинаний на крови творили. Недаром, правда? Вот и потребовал Митник кровь взамен доченьки моей.

– Ему-то зачем? Свой банк крови создает, что ли? Или картотеку?

– Не ведаю я того, богатырь. Спроси сам при случае. А вот гостинец и должок для старика передам. Держи.

Она передала мне дочку, которой теперь на вид было не меньше двух лет. Попав снова в мои руки, девочка радостно начала хлопать своими ладошками по моим щекам, которые я надувал. В отличие от мамы, ее ручонки были теплыми, приятными на ощупь. Словно и не потерчатко держал я на своих коленях, а обычного ребенка человеческого.

– Возьми, – Устина протянула мне кошель, забрала дочку на руки. Девочка озадаченно посмотрела на меня, надула губки, но вдруг передумала плакать и звонко рассмеялась. От этого смеха с деревьев посыпалась листва наземь и не особо толстые ветви. Хорошо, что голову прикрывает шлем, а то, попади такая в темечко, не миновать увечья. – Вот и проснулся талант моей малышки.

– Что это? – спросил я, с непоняткой глядя на мавку.

– Плата. Бери, богатырь, мало ли, вдруг снова придется с Митником пересечься?

– Вообще-то я о смехе ребенка.

– У каждой русалки или мавки, или полевицы есть свой талант. Кто-то песни поет так, что перехожий душу за пение отдаст. Кто-то любит настолько сильно, что смертный забывает про всех и вся. Я вот заговаривать умею. А доченька моя, вижу, смехом может разрушить аль создать заново.