Трое из ларца и Змей Калиныч в придачу - Страница 86

Вот она, линия фронта. Я перемахнул через стену и скопытился под ноги воинов. Меня с криками подхватили, понесли куда-то. Кто-то хотел отобрать записку, только я так огрел его клювом, что враз отбил охоту соваться.

Вокруг было столько грохота и криков, что я не сразу сообразил, куда меня несли. По узким улочкам два воина летели, как угорелые. Гражданские и вооруженные подразделения уступали им дорогу, что-то кричали в след.

Ага, вот оно что! Воины ворвались в церковь на центральной площади, поспешили наверх колокольни. Ну да. Лучше наблюдательного пункта не придумаешь.

На колокольной площадке меня положили к ногам крепкого воина, одетого в кольчугу. Рядом находилось несколько моих сверстников, посыльных, наверное, и двое постарше. И никакого тебе плаща, никакого щита, да и шлема я что-то не заметил. Начальник, но не тот.

– Почто птаха принесли? – сурово спросил мужчина, мельком взглянув на меня и снова вглядываясь в ход битвы. – Гаврюшка, пуще ветра мчись к Мстиславу, пущай копейщиков левее посунет.

Молодой воин метнулся вниз.

– Ну, чего молчите?

– Грамотка при нем, – сказал один из тех, кто меня доставил.

– Да токмо не дается птах взять оную, – поддакнул другой. – Вона, длань клювом цапнул. До крови.

– Чего ты, словно курка раскудахтался, аль крови испужался? – начальник даже не взглянул на раненого, приседая возле меня. – Не дается, глаголешь?

– Чуешь, Авдей, мо, оглушить его? – предложил один из тех, кто стоял рядом на площадке.

Вот я тебе сейчас оглушу, олух, так оглушу, что… Стоп! Как он назвал начальника? Авдей? Мне не послышалось?

Тем временем Авдей взял меня на руки. Я разжал когти и отпустил ему в ладонь бересту. На большее сил не хватило.

– Э-э, да ты раненый, бедолага, – протянул воевода, передавая меня моим носильщикам. – Птаха перевязать, обогреть, накормить.

– Так а… – начал было один, но Авдей прервал его:

– К Прасковье его снесите, она все сделает.

Задание выполнено, теперь можно и расслабиться.

Если вы думаете, что я снова отключился, то ошибаетесь. Я просто задремал.

ГЛАВА 24

– А птах-то непростой, – послышался чей-то голос.

Я открыл глаза. Надо мной склонилась женщина среднего возраста, рядом с ней стояла девушка лет пятнадцати, держала кувшин и полотняное полотенце. Кто-то стонал рядом, кто-то водицы просил.

– Ишь, никак княжеский ястреб, – снова проговорила девушка.

– Ты, Агафья, к раненым иди, неча ртом мух ловить, – посоветовала женщина. – Вона, пить дай, опосля отвар завари, как я учила. Да ладно все делай, не как давеча.

– Хорошо, тетя Прасковья, – девушка покорно отошла.

– Тоже мне, знахарка, – проворчала женщина себе под нос. – Неук, одни хлопцы в голове, толкуешь ей, толкуешь, а оно все без толку. В одно ухо влетит, через другое вылетит, вот и вся наука. Летуна от птаха отличить не могет.

Я вздрогнул. Похоже, расшифровали меня с полураза. И что теперь?

– Ты, сокол, не печалься ни об чем, – успокоила меня врачевательница, заканчивая перевязку. – Знаю, с чем к нам пожаловал, воевода все обсказал, он самолично про тебя справлялся. Вот, грамотку принес, дабы, коли в силах будешь, снес ее, кому надобно. Ну-кась, поднимайся.

Я трепыхнулся, осторожно стал на обе лапы, потоптался. Рана побаливала, но терпимо. Боль постепенно отпускала, даже когда вес тела переносил на раненую конечность. Вот вам и древние знахарство, господа дипломированные врачи! Получше наших пилюль будет перевязочка-то! Мой клюв уловил запах каких-то трав, масла или жира животных, не могу разобрать точнее.

– Ну и ладно, – женщина улыбнулась, погладила меня по холке. Руки у нее приятные, ласковые, но сильные. – Вижу, лететь сможешь, аль нет?

Я тряхнул головой, расправил крылья. Короткий сон восстановил утраченные силы. Или это Прасковья чего-то нахимичила? А-а, не важно.

– Погодь, погодь, не сори пером, – знахарка взяла меня себе подмышку, как курицу какую-то, понесла мимо раненых, которые лежали везде: и на лавках, и на столе, и на полу. – На воздух выйдем.

Воздух был насыщен дымом, пеплом, кровью, огнем, смертью. А еще я почувствовал напряженность в пространстве, словно одна сила пыталась подчинить себе другую, а та, в свою очередь, упрямо не хотела сдаваться. И упрямство это было таким упорным, что вызывало удивление, а, в некоторой степени, даже страх и уважение, порождающее еще большее стремление покорить, уничтожить непокорных.

– Вот, теперича можно и гуторить, – Прасковья присела на лавочку, поставила меня рядом.

– Гляди-ка, – послышалось из окна. Два бородатых пожилых мужичонка смотрели на нас большими глазами. – Никак с птахой языком человечьим молвит.

– Вот правду женка моя вещала: ведьма она, – сказал один.

– Все бабы ведьмы, – закивал второй. – Эта хоть душевная.

– А ну, делом займитесь, дармоеды! – грозно приказала Прасковья, улыбаясь тайком. – Не то шкалика к ужину не узрите, пропойцы, аки ух своих.

Мужиков как ветром сдуло.

– Ишь, небо оземь разобьется, а энтим абы вина наливали – все нипочем, – проговорила Прасковья, смахивая улыбку со своего лица. – Давай-ка, сокол, грамотку прилажу, дабы не мешала оная в дороге.

– Ты уж прости, птаха, да воевода велел не мешкать, – продолжала она говорить, занимаясь мной. – Коль крылья в ладу, да лететь спроможен, то и в путь тебе надобно незамедлительно. Баял Авдей, что от твого проворства люд козельский зело зависит. Солнце высоко стоит, а дело спешное, видать. Токмо слушай да внимай словесам моим. Никому не ведомо, кто ты есть на деле, потому вертаться будешь ходом тайным, никому неведомым. Там муж не пройдет, и ребенок не пройдет, ибо то не ход – нора лисья. Иначе никак, извиняй. И поспешай. Татары, видать, узрели, что не прост ты, посланец, потому небом путь заказан. Токмо как идти будешь, зри в оба глаза. Лисам война в подмогу, не до них ныне, а ествы в округе менее стало, потому они птицу нашу пуще прежнего воруют. Гляди, как бы в пути не приветили тебя лесные проказницы. Ну, все уразумел? Идем, что ли?